праздновали специальной церковной службой в грязном спортивном зале, куда каким-то магическим образом притащили рояль и пианиста, а также католического священника, который прочел проповедь и стал раздавать всем причастие. Я, как некатоличка, его, конечно, не приняла. На мою православную Пасху, которую не отмечали централизованно, девочки придумали мне сюрприз. Его готовила Родригес, самая шумная дама в отделении, которую из-за ее чрезмерной импульсивности я обходила стороной, избегая всяческих контактов. Оказалось, я была не права.

Накануне вечером, тщательно пряча от меня, в камеру Родригес притащили продукты для пасхального кулича, собранного в прямом смысле с мира по нитке – из соленого и сладкого, но самого лучшего, что было в запасах заключенных.

– Это Лава Торт, – гордо заявила мне Родригес.

– Хэппи Истер (счастливой Пасхи)! – громко прокричали девочки, когда мы собрались после обеда, стоя вокруг маленького пластикового стола. Каждой на листочке бумаги дали кусочек пасхального лава кулича.

А готовили его примерно так: сперва полагалось собрать все имеющиеся в отделении черные печеньки Орео, которые можно было купить в тюремном магазине. С них в отдельную миску бережно счищалась маслянистая начинка, а сами печенья крошились тюбиком из-под шампуня на мелкие кусочки, заливались водой и становились черным тестом. Крем с печенек перемешивался со спрятанным с завтрака молоком и маслом и разогревался в микроволновой печи с четкими временными интервалами. Потом загустевший крем разливался на пласт черного теста, раскатанный все тем же тюбиком от шампуня на листе бумаги, и пирог аккуратно заворачивался в шар. При разрезании пирога пластиковой ложкой из черного «вулкана» выливалась кремовая лава.

Это был лучший в мире пасхальный кулич, который всем миром приготовили мне совсем не опасные преступницы.

Дыши!

В нашем отделении регулярно шла ротация заключенных – кого-то приводили на пару недель, кого-то на пару месяцев, потом, добившись признания вины, отправляли по этапу. Подавляющее большинство признавало вину практически моментально, прекрасно понимая, что невиновность не поможет выиграть суд, а сделка позволит уменьшить срок. Я была старожилкой. Дольше не продержался никто.

Большинство новеньких определяли на общий режим, но некоторых сперва, как это называлось, «для адаптации» на месяц помещали в одиночку. В таком положении в нашем отделении оказалась едва достигшая совершеннолетия чернокожая девочка с длинными косами-дредами. Когда ее привели поздно вечером, почти перед отбоем, она громко плакала, умоляя не запирать ее в одиночную камеру, потому что она боится замкнутых пространств. Просьбы девушки никого не волновали, а потому ее просто силой запихнули в угловую камеру и захлопнули дверь.

Следующим утром, как только меня первой, как Золушку, выпустили в общий зал готовиться к приемке завтрака, я первым делом подлетела с стеклянному окошку в сплошной железной двери камеры и увидела, что девушка сидит на бетонной кровати, ритмично раскачиваясь и что-то бормоча.

Я постучала в дверь и улыбнулась в окошко, мол, привет. Она вздрогнула от этого стука и подняла на меня заплаканные глаза. Я продолжала приветливо улыбаться, но она снова опустила голову и продолжила качаться вперед-назад.

Когда принесли завтрак, мне было положено в сопровождении надзирателя отдать ей поднос, когда он на секунду откроет дверь, а потом также забрать обратно.

От звука открывающейся железной двери девочка снова вздрогнула, выпрямилась и тут же оказалась возле меня, жалобно смотря мне прямо в глаза. Я отдала ей поднос и обратилась к надзирателю, который, как я уже знала, еще имел остатки человечности в душе:

– Сэр, не запирайте ее дверь всего на несколько минут, пока она не закончит есть. В камере очень холодно. Позвольте хотя бы согреть ей воды.

Он вздохнул и, оставив дверь открытой, пошел делать обход отделения.

– Привет, – улыбнулась я, – меня Мария зовут, но все называют меня Золушка. А тебя?

– Элис, – дрожащим голосом ответила девушка.

– Элис, ты справишься с этим. Я тоже была в изоляции. Я знаю, что это тяжело. Может быть, они тебя завтра отпустят к нам, на общий режим, – соврала я, прекрасно зная, что так не бывает.

– Ты не понимаешь, – плакала она, – я не могу взаперти. Эти стены, они хотят убить, раздавить меня.

– Элис, у тебя есть детки? – пытаясь переключить девушку, спросила я. Иногда это срабатывало.

Она на секунду перестала плакать.

– Да, дочка, – она даже силилась улыбнуться.

– Вот, видишь, – улыбнулась я, – она тебя ждет. Ты очень скоро к ней вернешься. – Это была стандартная фраза, которую миллион раз повторяли совершенно не знающие своего будущего заключенные. «Скоро» дает надежду, но при этом не содержит лишних обещаний.

Вернулся надзиратель. Увидев его, Элис снова забилась в истерике, умоляя не запирать ее снова, но он захлопнул железную дверь и вышел из отделения. Я так и осталась у окошка. Сердце будто чувствовало неладное – уж слишком сильно она реагировала на запертую камеру.

Вдруг на моих глазах она упала на пол и стала биться в судорогах, но уже через минуту затихла без движения. Мне показалось, что она перестала дышать.

– Элис! – заорала я, барабаня в дверь. – Слышишь меня?! Слышишь?! Успокойся! Только, пожалуйста, дыши! Помнишь свою дочку, Элис, помнишь?! Ты не можешь сдаться, слышишь?! Дыши!

Но ни мои крики, ни грохот в дверь никакого эффекта не возымели. На громкий звук из камер высыпали другие женщины.

– Позовите на помощь! – крикнула я им, но никто не шевельнулся. – Да что ж это такое? – возмутилась я и бросилась к двери отделения, где на стене была малюсенькая красная кнопочка с надписью «Для чрезвычайных ситуаций». Это был как раз такой случай – минута промедления могла стоить Элис жизни. Возле меня в секунду оказалась Аманда:

– Стой! – заорала она. – Не смей нажимать ее! Тебя же отправят в одиночку! Я видела, они всегда так делают. Они не любят, когда их тревожат по пустякам. Ты только хуже ей сделаешь!

– Куда уж хуже, Аманда?! Она же умрет! – не послушалась я и нажала кнопку. Но ничего не произошло. Я нажала снова, и снова, и снова. Наконец, из дырочек динамика над кнопкой раздался рассерженный женский голос:

– Что случилось?

– У нас ЧП! – продолжала орать я. – Девушка в камере, она не дышит!

– Я пришлю к вам кого-нибудь, – голос затих.

Через пару секунд дверь в отделение распахнулась, и в отделение влетела целая толпа надзирателей:

– Все по камерам! Двери захлопнуть! – заорала одна из них.

Девушки моментально исчезли, подчинившись приказу. Один за одним раздались щелчки захлопывающихся железных дверей. Мы все до одного попрятались по камерам и прильнули к дверным окошкам.

Вслед за надзирателями прибежал и мужчина в белом халате. Моя камера была близко